Главная > Пресс-центр > Публикации в СМИ > Русский мир. май 2021

Русский мир. май 2021

18   И Н Т Е Р В Ь Ю
       В. Г. К У З Ь М И Н А

«С ВОЙНОЙ

СМИРИТЬСЯ НЕЛЬЗЯ»

Беседовала

Марина Круглякова (фото автора)

 

"Если бы удалось когда-нибудь показать в кино один день войны как она есть, может быть, люди поняли бы, что это такое. И война бы больше никогда не повторилась", — говорит Вера Григорьевна Кузьмина, которая прошла с медсанбатом от Харькова до Германии и спасала раненых в Маньчжурии, 25 лет прослужила в Советской армии и уволилась в запас в звании подполковника медицинской службы. Вера Григорьевна награждена тремя орденами Красной Звезды, двумя медалями "За боевые заслуги", медалями "За оборону Сталинграда", "За взятие Кёнигсберга", "За победу над Японией" и другими знаками отличия.

— Вера Григорьевна, где вас застала война?

— Я родилась в 1922 году в деревне Николина Балка Ставропольского края, и почти сразу семья переехала в Чернигов. Папа был врачом, мама — фельдшером. После школы я поступила в Черниговское зубоврачебное училище. Кстати, у нас уже династия: моя дочь тоже стала медиком.

В июне 1941 года мы сдавали госэкзамены. 22 июня был солнечный день. Я шла в училище. В 12 часов по радио объявили о нападении Германии на Советский Союз. Все забегали, кто-то плакал, кричали: "Война!" Я побежала в военкомат. Там уже было полно народу. Все хотели на фронт. Мы были уверены, что война кончится через несколько дней. Поэтому спешили успеть повоевать. На призывном пункте женщина, глядя на меня, расплакалась: "Куда же таких-то берут". Я выглядела совсем как девчонка, маленького роста, худенькая. Никто не давал мне 18 лет. Конечно, на фронт меня не взяли, отправили домой со словами: "Подрасти сначала". Но я хотела оказать какую-то помощь фронту, поэтому пошла сдавать кровь для раненых. Фото: Фото автора

— Как же вы попали на фронт?

— После учебы меня распределили в районный центр Сотница недалеко от Чернигова. Приехала туда, нашла председателя колхоза, он отпирает мне медпункт и говорит: "Возьми мою корову, будешь ее доить и пить молоко". А я коров видела только в кино, не знала, как доить и чем кормить. Гул канонады с каждым днем становился все ближе, оглушал рев немецких самолетов. Мне стало страшно. Пошла к соседям, говорю: "Заберите мою корову. Можно у вас пожить?" Они боялись бомбежки, поэтому переселились из дома в подвал. Я провела с ними несколько дней. Потом узнала, что собирают медиков для отправки на фронт, и вызвалась ехать. Меня, медсестру и аптекаршу отправили на подводе в Харьков. По дороге конюх, что нас вез, сбежал. Мы присоединились к проезжающим мимо военным и с ними добрались до Харькова.

— Как долго вы добирались до Харькова?

— Пять дней. Ехали только ночью, днем немцы бомбили. Самолеты кружили прямо над головой, разбрасывали листовки, что сын Сталина попал в плен. Листовок было много, они сыпались без конца.

В Харькове мы нашли сборно-распределительный пункт для медиков. Нас месяц обучали, рассказывали, как оказывать первую помощь раненым, куда их эвакуировать. Потом меня направили в отдельную роту медицинского усиления, то есть медсанбат, это первая линия перед фронтом. На передовой санинструктор только перевязывает раненых. Полуторки, которые доставляли солдатам патроны и снаряды, на обратном пути забирали раненых и привозили к нам.

Предвоенный выпуск Черниговского зубоврачебного училища
(фото из личного архива В. Г. Кузьминой)


— Где тогда располагалась ваша часть?

— Под Харьковом. Шли сильные бои, мы то отступали, то наступали. Медсанбат двигался вслед за войсками, сначала на лошадях, потом нам выделили санитарную машину. Идем вперед, Харьков наш, раненых обрабатываем, а нас опять вдруг гонят назад — город взяли немцы. И так несколько раз. Отступление — это очень страшно. Военные проходят мимо нас, кричат: "Бегите скорее! Сзади немцы!" А куда нам бежать? У нас раненые в палатках лежат. Начальник медсанбата поставил машину поперек дороги, чтобы солдаты помогли нам их погрузить и вывезти.

— После какого сражения было больше всего раненых?

— Под Сталинградом. Хотя их почти всегда было много. Только и слышишь: "Сестричка, помоги!" Вот и бегаешь от одного к другому. Прямо на месте хирурги проводили ампутации; кололи новокаин, помогал он или нет, все равно приходилось ампутировать, а порой это делали даже без обезболивающего. Тяжело раненных оперировали и отправляли в тыл.

Не помню, чтобы во время войны кто-то жаловался на ангину или другие простудные заболевания. Сказывалось нервное напряжение: если солдат идет на смерть, ему не до насморка.

— Оборона Сталинграда длилась несколько месяцев...

— Да, мы приехали под Сталинград осенью, когда еще было тепло. В палатках жара и духота, заедают комары. Вокруг на полях неснятые арбузы, мы их собирали. Наверное, воспоминания об этом — самые приятные за всю войну.

Еще помню, зимой немцы в Сталинграде разрушили мехообрабатывающую фабрику, подожгли склад, где хранились выделанные шкуры. Дым поднялся на несколько километров в высоту и стоял три дня. Шкуры, которые успели вытащить из огня, отдали нам, чтобы защищать раненых от холода.

Во время войны Вера Кузьмина вступила в партию
(фото из личного архива В. Г. Кузьминой)


— Вы в самом Сталинграде были?

— Нет, мы стояли на левом берегу, а бои шли на правом. Оттуда на лодках и понтонах к нам через Волгу перевозили раненых. Немцы непрерывно бомбили переправу, низко пролетали и расстреливали раненых. Многие погибали, нередко под воду уходил целый понтон или лодка.

Под Сталинградом я впервые увидела "катюши". Готовился прорыв, и нам сказали, что через каждый километр будет стоять по "катюше". Рано утром, когда началось наступление, от них стоял такой грохот, что уши закрывай не закрывай не спасешься.

Сталинград стал переломным моментом, после него началось наступление по всему фронту. Мы почувствовали Победу!

— Когда вы рассказываете о войне, каким фактам обычно удивляются больше всего?

— Тому, что во время войны нам платили зарплату. Девать ее мне было некуда. Родным переводом послать не могла — Украина была оккупирована. Однажды набила карманы гимнастерки купюрами и поехала в Харьков, когда он был наш. Стала спрашивать, где магазин. Мне показали большой универмаг. Я купила там лаковые туфли, отрез шевиота на юбку и крем для лица. Мы очень бедно жили, и мне захотелось иметь эти красивые вещи. Сложила все в вещмешок и положила его в машину. И больше не видела мешка. Украли.

Потом вместо денег нам стали выдавать аттестаты, это справка, где написана сумма, которую мы получаем, что-то типа сберкнижки. Галя, моя подруга, попросила у меня денежный аттестат и переслала его своим родителям, которые остались в Москве. Они полгода получали за меня деньги.

Когда спрашивали: "Кто будет сдавать деньги на самолеты? На танки?", я кричала: "Я!" Мне хотелось побыстрее избавиться от них. Я даже расписки не брала, не понимала, что это надо потом будет подтвердить. Всем, кто просил, я давала деньги, и к тому моменту, когда освободили Украину и я поехала в отпуск, у меня уже ничего не осталось.

— Легко было получить отпуск?

— После освобождения Чернигова я попросила разрешения съездить в город, чтобы найти семью. У меня с начала войны не было известий от родителей. Они тоже ничего не знали обо мне. Потом я узнала, что от бомбежек мама с сестрой уехали из Чернигова в деревню. Мама не выдержала, послала мою младшую сестру, Надежду, зимой в Сотницу, искать меня. К тому времени немцы уже прошли через поселок и расстреляли почти всех жителей. Остался один дед. "Докторшу ищешь? — спросил он. — Ее немцы первой расстреляли". С этой вестью сестра и вернулась домой.

Мне дали отпуск на неделю, медики собрали для меня полный вещмешок сухарей и консервов, и я поехала. Тогда не было нормальных вагонов, только теплушки. И еще не залезешь! Надо было просить, чтобы подсадили, ступенек не было.

С трудом добралась до города. Захожу в дом. Я была в военной форме, полушубке, шапке, и мама не узнала меня, спросила: "Солдатик, тебе кого?" "Мама, это я, Вера", — говорю ей. Папы уже не было, он погиб на фронте в 1941 году. К нам сбежались соседи, друзья и знакомые, чтобы посмотреть на меня: я же приехала с передовой.

Обратно тоже еле добиралась.

В таких палатках размещался медсанбат
(фото из личного архива В. Г. Кузьминой)


— Куда вашу часть направили после освобождения Сталинграда?

— К северу. Я не помню уже точно, где мы шли, знаю только крупные города — Ржев, Старая Русса, Смоленск... Двигались в сторону Кёнигсберга.

Я вела дневник, записывала каждый населенный пункт, чтобы не забыть, где мы проходили. Одна медсестра донесла на меня. Сотрудники НКВД отобрали блокнот и чуть в шпионки меня не записали, говорили, что я разглашаю секретные сведения.

— К войне можно привыкнуть?

— Нет. Выматывает неопределенность. Не знаешь, что тебя ждет. Всем было страшно, хотя никто об этом не говорил и каждый боялся по-своему. Но была надежда. Мы думали только о Победе. Все верили в Сталина и Победу. Даже когда отступали, никто не сомневался, что это временно, ведь иначе не может быть, все равно подбросят свежие силы, и мы пойдем вперед. После наступления от военного подразделения оставалась треть, и его обычно отводили в тыл, доукомплектовывали и снова отправляли на фронт.

— С каким запахом у вас ассоциируется война?

— С запахом гари от пожаров, от стрельбы из пушек и пулеметов. Еще с запахом гноя и тяжелого духа от немытых тел.

— Но вы как-то мылись?

— За нами ездил банно-прачечный отряд. Раз в десять дней они разбивали палатку и устанавливали там душ. Сначала мылись солдаты, которых привозили с передовой, затем, после дезинфекции, медсестры и врачи. В остальное время, когда по дороге попадались какие-либо водоемы, мы бежали к ним и стирали свои вещи. Мы, когда с дежурства приходили, снимали всю одежду и трясли, чтобы вши на пол попадали. А как мучились раненые: когда перелом ноги или руки, вши лазят под бинтами с гипсом, у человека все чешется.

— Перевязочных средств хватало?

— Хватало. Повсюду стояли тазы, где вымачивались окровавленные бинты. Мы их стирали, сушили и снова пускали в дело. Посыпали гипсом и, у кого перелом, накладывали на поврежденное место.

— А где вы жили?

— И жили, и работали в палатках. Устанавливали их, носили дрова и отапливали — зимой палатки обогревали буржуйкой — солдаты, состоящие при медсанбате. Освещение — коптилки. У нас была динамо-машина, но электрический свет использовали лишь при операциях.

Спали мы на носилках, ставили их на землю, стелили на них сено или солому. И летом, и зимой. У меня шинель широкая была, ляжешь на нее, укутаешься полами, шапку наденешь... Я, вообще, мерзла. Особенно зябла зимой, старалась лечь поближе к буржуйке, днем подходила к ней, становилась спиной и грелась.

Мне выдали солдатские сапоги 45 размера, я в них влезла прямо в туфлях. Мужские брюки, гимнастерка — все большое. Тем, кто покрупнее, было легче, а с меня все сваливалось. Из-за маленького роста меня все звали Манюней. Из кальсон мы шили лифчики, их не выдавали. Женского нижнего белья тоже не было, только мужское. Форма очень неудобная, ткань грубая, плотная, пропитается потом, натирает, надо все время стирать, где-то сушить.

Но хуже всего было то, что, где бы мы ни останавливались, фашисты, несмотря на красный крест, нас бомбили.

 

Самый внимательный слушатель — внучка Наташа


— А если бомбежка начиналась во время хирургической операции?

— Операцию не прекращали. Рев самолетов оглушал, земля дрожала от взрывов, а медики работали. Как-то даже, когда мы стояли за операционным столом, мы провалились вместе с полом в подвал. Я очень боялась бомбежки. Боялась получить ранение в голову или живот: к нам поступали такие раненые, и обычно они умирали. Потом я уже на слух определяла, какие летят самолеты. Первым, как правило, появлялся самолет-разведчик, за ним шли бомбардировщики. Начальник кричал: "Прячьтесь в окопы!", мы разбегались кто куда. Когда бомба летит, ее очень хорошо видно. Она в нескольких километрах, а кажется, что прямо над тобой. Лежишь и думаешь, замирая от страха: "Сейчас на меня упадет". Однажды в меня попал осколок, пробил планшет, но я осталась цела.

— Чем вы занимались, когда не было боев?

— Убирали территорию вокруг палаток. Учились собирать и разбирать пулемет, стрелять из него. На досуге пели песни...

Вообще, все трудились столько, сколько нужно. Часто было так: я отработала сутки, привезли снова раненых, и мне говорят: "Иди на вторые сутки". Иногда я разбивала ампулу кофеина и пила, чтобы прогнать сон. Но так работали и медсестры, и врачи.

— А в фашистов стрелять приходилось?

— Нет. Мы стояли в 5 километрах от линии фронта, так что я близко врагов не видела, только пленных. Однажды к нам привезли 30 человек. Вокруг палатки, куда их положили, пришлось устанавливать охрану. Такая была к немцам ненависть, что наши бойцы были готовы разорвать их на части.

Я не хотела к ним даже прикасаться. Хорошо, что меня не послали помогать им, у меня на тот момент была другая работа. Кто-то оперировал пленных, перевязывал, но я бы не хотела этого делать. Потом их отправили в тыл.

На ежедневной прогулке


— Вам приходилось выносить раненых с поля боя?

— Один раз. Где-то на пути к Сталинграду. На машине туда нельзя было проехать, ее бы обстреляли, поэтому мне дали подводу. Приехала на передовую. Солдаты лежат в окопах. Вышел санинструктор, показал — вон там тяжелораненый, забирай. Помню, еле тащила его, он ногами отталкивался, помогал мне. Обратно едем, раненый лежит сзади, слышу все время какой-то свист. Говорю: "Что-то свистит". А он в ответ: "Так это же мины мимо нас пролетают".

— Чего вам больше всего не хватало на фронте?

— Картошки. За нами ездила полевая кухня. Все время давали горох. Утром горох, в обед тоже горох, только перетертый, типа каши, или гороховый суп, на ужин — опять горох. Голодными не были. Хлеб и чай были всегда, к чаю давали по кусочку сахара. Я не курила и не пила, поэтому вместо сигарет и спиртного, которые полагались солдатам, мне выдавали печенье.

После освобождения Сталинграда нам дали в подарок по шоколадке и прислали яблоки, но они были перемерзлые. Когда захватили передовую, солдаты в немецких окопах нашли тушенку и много других продуктов. Нас тоже ими угощали, но я не стала пробовать.

— А у местных жителей продукты нельзя было достать?

— Обычно мы проходили мимо деревень, когда там уже никого не было. Мы не останавливались в городах, ставили палатки только в лесу.

Из всех городов меня больше всего поразил Кёнигсберг — нынешний Калининград. Немцы там долго сопротивлялись. Это был город-крепость. С обороной такой плотности наши еще не сталкивались. Все подходы были заминированы, много старых, но прочных и хорошо укрепленных фортов. Когда город сдали, жители ринулись в порт, но наши закрыли им выход в море.

Там тогда устроили выставку трофейной техники, и мы втроем — врач и две медсестры — отправились ее посмотреть. Кёнигсберг был очень красивым городом. На одном из зданий мы увидели табличку "Медицинский склад". Зашли, а там столько инструментов! Вдруг кто-то крикнул: "Уходите оттуда, сейчас взорвется!" Я успела только схватить пинцет, он потом очень пригодился в работе.

Местные жители боялись нас, сидели по домам, но некоторые высовывались из окон и кричали: "Хайль Гитлер!" Многие кидали свои вещи из окон с криками: "Забирайте все, только нас не трогайте!"

Я никогда ничего не брала и не понимала тех, кто хватал разные тряпки и другие вещи. Зачем? Сегодня ты жив, а выживешь ли завтра — неизвестно. Фото: автора

Работать врачом Вера Григорьевна продолжала до 90 лет
(фото из личного архива В. Г. Кузьминой)

— Как вы узнали о Победе?

— В Кёнигсберге нас посадили в теплушки и повезли на восток, куда — не говорили. Мы проехали через всю страну, и только на полпути узнали, что едем на фронт в Маньчжурию, где потом пробыли три месяца. Раненых там тоже было много. По пути в Маньчжурию наш поезд остановился на станции Постышево. И вдруг все вокруг закричали: "Победа! Победа!" Все обнимаются, целуются, плачут. Мы тоже выскочили из вагонов. Это было счастье!

— Что нужно, чтобы выжить на войне?

— Удача, наверное. Конечно, важна сила воли и то, как быстро и хорошо человек может сориентироваться, куда бежать и что делать. Это счастье для человека, когда он выживает, но все-таки это в основном благодаря везению.

Мне всегда было жалко раненых, хотелось скорее им помочь, облегчить их страдания. Особенно было тяжело, когда они умирали у меня на глазах. Привезут бойца, а я вижу, что он не жилец, стою и словно пытаюсь удержать, прошу: "Не умирай, ты еще молодой, не умирай..." Я не могла смириться со смертью этих мальчиков, для меня всегда это было трагедией. Стараюсь даже об этом не вспоминать... Война есть война, и нельзя с ней смириться.